- Аннабель, расскажи мне, как твои дела на этой неделе? Ты продолжаешь пить таблетки, что я выписал?
- Да, доктор Флетчер.
Запихиваю их в себя каждый раз через силу. Уже до тошноты они. Но и без них не могу. Можно было бы грустно посмеяться, сказать, что это мой личный сорт наркотика - баночка с седативными, с которых я уже не могу слезть уже почти как пять лет. А всего лишь стоило засунуть голову в петлю и сделать шаг с табуретки. И все, плановые полугодовые осмотры в клинике, персональный психотерапевт и "волшебное" драже, которое не позволяет сигануть на "ту сторону", накрепко привязывает тебя к этому миру, не разрешая исчезнуть, испариться, попросту сдохнуть. И я пью, проглатывая каждую таблетку с трудом, как будто они намеренно застревают в глотке. Почему я их пью? По миллиону причин. Доктор Флетчер словно каждый месяц приписывает в мою карту очередной диагноз: биполярное расстройство, депрессия, легкая форма шизофрении... Я почти уверена, что я не знаю даже половины того, что док может настрочить в свой вездесущий блокнотик.
- Это хорошо, очень хорошо. И как чувствуешь себя?
- Да вроде бы... нормально. Не знаю, как обычно. - Пожимаю плечами. Странный вопрос. А доктор все так же делает свои пометки. Как будто кому-то есть разница - пью я их или нет. Мы с отцом живем вдвоем сейчас - все остальные разъехались кто куда. Заканчивают университет, или еще учатся, а кто-то... кто-то просто испарился. Снова.
- Помню, на позапрошлом сеансе... - Флетчер с шуршанием листает страницы ежедневника. - Ты рассказывала о своем брате. О Ривере. Что он снова пропал.
Я задумчиво тереблю край легкой весенней рубашки в красно-черную клетку. Мне нравится доктор Флетчер. Он милый, у него добрый взгляд и смешная и на вид очень мягкая белая борода. Создает впечатление хорошего человека, порядочного и вызывающего доверие, но прописанные им таблетки мне совершенно не по душе.
- Он не звонит. И трубку не берет. Я не знаю, что с ним. Не знаю, как он там, чем занимается, и все ли в порядке. Но он вернется, я знаю, просто без понятия, когда именно.
- Скучаешь по нему, Аннабель?
- Да, мне словно становится тяжело дышать, когда мы подолгу не видимся. Я так привыкла, что мы всегда вместе, а когда он поступил в колледж, смириться с тем, что мы станем видеться намного реже, было безумно тяжело. Мы ведь всегда были очень близки. С тех пор как...
- ...Как мама умерла, да.
Закусываю губу и замолкаю. Странно и больно слышать от доктора эти слова, словно сильный удар под дых. Опасная для меня тема. Жестокая. Приносящая лишь одно плохое.
- Почему ты никогда не хочешь говорить о маме? Это из-за того давнего случая?
- Какого именно? Их было много. - Голос словно трескается, как зеркало, в чью поверхность швырнули камнем, и по нему поползли глубокие трещины.
- Я о том случае, после которого тебя отправили в психиатрическую лечебницу.
Доктор не сводит с меня взгляда внимательных глаз, чуть поблескивающих за стеклом очков-полумесяцев.
- Это вам нужно для моего психологического портрета для колледжа?
– В том числе. Мне очень хочется написать, что ты не несешь никакой опасности для себя и окружающих и твои психологические проблемы остались в прошлом. – Флетчер делает небольшую паузу. -  Ты тогда сказала, что мама попросила тебя сделать это?
Я молчу, не поддаваясь на провокации, пальцы стискивают край рубашки так сильно, что костяшки белеют словно снег. Надо досчитать до шести и выдохнуть.
Раз.
Да, я видела, как мама умерла.
Два.
Я была на ее похоронах, видела ее тело в гробу, до сих пор поражаюсь, каким образом они смогли превратить обезображенную выстрелом голову в то, на что можно было смотреть без истошного вопля и глубоко обморока.
Три.
Запах любимых маминых роз, которыми был буквально устлан гроб, пол, абсолютно все горизонтальные поверхности, до сих пор мне мерещится по ночам, доводя чуть ли не до тошноты.
Четыре.
Перед тем как шагнуть в петлю, я все-таки подумала о том, какие цветы будут на моих похоронах. Я хотела бы белые лилии.
Пять.
Последнее, что я тогда увидела - было ее лицо. Страшное, как сама смерть, словно она уже поджидала меня с распростертыми объятиями. Звала домой. Там, где мне и место.
Шесть.
Умирать страшно. Но еще страшнее очнуться на больничной койке в окружении родных, взгляды которых... сложно описать словами. Разочарование, боль, страх - я видела такие взгляды лишь однажды. Только маме было уже не суждено подмечать, а мне пришлось. Ривер единственный, кто смотрел иначе: с затаенной тоской и пониманием. Он единственный, кто мне поверил. И кто поверил в меня. Отец же просто постарался закинуть меня в лечебницу для душевнобольных, и было непонятно, то ли он пытался изолировать меня от внешнего мира, то ли мир от меня.
- Я была ребенком, мне было всего четырнадцать. - Натянуто улыбаюсь, даже не стараясь. - С тех пор многое изменилось.
Я больше ее не вижу.
Но чувствую, как она раз за разом долбится, словно птица, в толстое стекло между нами, и по нему расходятся мелкие трещинки, как паутинка. Когда-нибудь стекло рассыплется на мириады осколков.
И я вместе с ним.

-  Да бери же трубку...
Набираю его номер уже в двадцатый раз, но там лишь долгие гудки и больше ничего. Где же ты, братец?
Зло швыряю телефон на кровать, тот подпрыгивает на добрые полметра и приземляется в опасной близости от самого края. Обида подкатывает к горлу противным комом слез, и я старательно его проглатываю, не желая давать слабину, хоть и очень хочется.
Выпускной бал послезавтра, послезавтра! И никто - никто не сможет пойти со мной. Никто из родных. У Сэм и Денвера экзамены, у отца - важная деловая встреча, а Ривер... а Ривер как обычно.
Разочарование жрет меня изнутри, как и жгучая обида. Это будет очень важный день. Я наконец-то закончу школу, и начну новую жизнь, без нападок со стороны одноклассников, без троллинга и издевок. В колледже никто не будет знать, что со мной приключилось, никто не будет ничего говорить про семью. Я просто буду жить как нормальная девушка. Заведу новых друзей, запишусь в какой-нибудь кружок, съеду от папы наконец-то. Буду совершенно взрослой. И вовсе не странной чудачкой.
Слышу, как хлопает входная дверь внизу, какое-то шуршание, громкий стук и приглушенную ругань.  Настораживаюсь. Странно.
Папа так равно вернулся с работы? Обещал же быть не раньше полуночи.
- Пап?.. Это ты? - Подтягиваю сползшие домашние шорты с летучими мышками и тихо-тихо спускаюсь по лестнице в одних носках, подозрительно вглядываясь в темный силуэт в прихожей - свет, вошедший, пока не додумался включить. Хорошо бы, может, вооружиться еще чем, но гениальные идеи, как обычно, приходят в самый последний момент.